Редкий в Германии мемориал Первой мировой:


С еще более редкими мемориальными досками в память о Второй:

Впервые в истории США сократилось население трудоспособного возраста: https://seekingalpha.com/article/4137496-another-first-america-core-population-declining

Чикаго и бедность это в общем-то синонимы. Благополучие чикагской агломерации сосредоточено главным образом в пригородах. А сам город – ну я об этом много писал... Есть, конечно, и нюансы. В южном Чикаго, за вычетом нескольких анклавов, сплошная нищета. В западном – огромный сверхдепрессивный район Остин, где даже беднее и опаснее, чем на юге города. Северный Чикаго, в целом, ничего, хотя и здесь попадаются скопления бедных кварталов. Как выглядит северочикагская бедность? А вот так:

«Знаете ли вы что каждый девятый житель северного Чикаго страдает от голода?»

Это объявление висит на заведении, не имеющем точного аналога в России: что-то вроде собеса на общественных началах, занимающегося главным образом раздачей бесплатной еды:

Да, поскольку в северном Чикаго много советских эмигрантов третьей волны, то есть описание заведения на подобие русского. Далеко не все, бежавшие из СССР в 70-х и 80-х, смогли обеспечить себе старость.

У меня есть хороший студент-магистр, белый мексиканец. Раньше он жил в Монтеррее на севере Мексики, а теперь, соответственно, в Чикаго.
Сегодня он поделился со мной своими переживаниями и подозрениями. Оказывается, когда он жил в Мексике, они с женой регулярно ездили в Техас и всегда поражались тому, как в Америке чисто, ухожено, нигде никакого мусора – не то что в Мексике, где, за вычетом туристических городков, все убито в хлам и кругом помойка.
И тут они переехали в Чикаго, где треть города та же Мексика, а еще одна треть – вообще черная Африка. Да еще и поселись в южном Чикаго, где последний раз хорошо прибирались Эйзенхауэре.
Заподозрил тут мой студент, что простого мексиканца мексиканца в Техасе нагло дурят, нарочитой чистотой и порядком прививая ему чувство собственной неполноценности, создавая таким образом условия для американского доминирования. А за потемкинским фасадом Техаса скрывается все та же Мексика...
Это он еще в Детройте не был.

Мрак и ад, естественно. Впрочем, средний советский пролетарий в те времена жил не лучше, разве что детей было меньше, а криминал ограничивался уличными драками без стрельбы. А в плане материальной культуры, так, пожалуй, и беднее.
С тех пор большую часть этих многоэтажек снесли; сейчас на их месте в основном гигантские чикагские пустыри.

Перед самым восходом солнца, чуть только стало оно появляться, подкоп был взорван, тотчас со всех сторон устремилось христианское войско на город. Пусть каждый свидетельствует за себя, я же коротко расскажу правду о том, что видел сам и что делал. Я распределил мои двенадцать тысяч войска в подчинение стратегам, и пустились мы к крепостным стенам и к той большой башне, что стояла на горе у ворот. Когда были мы еще далековато от стен, не было ни одного выстрела ни стрелою, ни из ружья, а когда приблизились мы, тогда уже впервые со стен и башен открыли сильную стрельбу. Так густы были тогда стрелы, как частый дождь, а камней столь бесчисленное множество, что и воздуха не видно! Когда же с большими трудами и потерями пробились мы к стенам, начали тогда лить на нас кипящий вар и бросать целые бревна. Безусловно, помощь Божья помогла нам тем, что даровала храбрость, упорство и забвение смерти. И действительно, с сердечным рвением и радостью бились мы с басурманами за православное христианство и уже через полчаса стрелами и ружьями отбили их от амбразур. Кроме того, и пушки из-за наших шанцев помогали нам своим огнем: ведь те уже не прячась, как прежде, а открыто стояли на большой башне и на крепостных стенах, сражаясь с нами упорно, лицом к лицу, врукопашную. Мы бы сразу могли их разбить, но на штурм нас пошло много, а под крепостные стены пришло мало, некоторые вернулись, а многие лежали и притворялись убитыми и ранеными.
Но тут Бог помог нам. Мой родной брат первым взошел по лестнице на крепостную стену, а с ним другие храбрые воины. А иные, рубя и коля басурман, влезли в амбразуры большой башни, а из башни пробрались к большим крепостным воротам. Тотчас басурманы показали тыл и, оставив крепостные стены, побежали на большую гору к царскому двору: обнесенный большим забором меж каменных мечетей и домов, был он очень крепок. А мы — за ними к царскому двору, хоть и были утомлены доспехами и ранами, которые были уже на теле многих храбрых мужей. И очень мало осталось нас в сражении. А наше войско, бывшее там, вне крепости, как увидело, что мы уже в крепости, а татары все со стен побежали, ринулись в крепость, так что лежавшие под именем раненых вскочили, а притворявшиеся мертвыми воскресли. И не только они со всех сторон, но и кашевары из станов, и те, кто был у коней оставлен, и те, кто с товарами приехал, — все сбежались в крепость не для бранного подвига, а за обильной добычей. И действительно, город был полон самой дорогой добычи — золота, серебра, драгоценных камней, кипел соболями и иным великим богатством. С нашей стороны татары, сколько могло их убежать, укрылись на царском дворе, а нижнюю часть города оставили. А с другой стороны, то есть с Арского поля, где был взорван подкоп, казанский царь со своим двором уступил примерно половину города и закрепился на Тезицком (по-нашему, купеческом) рве, упорно сражаясь с христианами. Ведь две части этого города расположены на горе, как на равнине, а третья часть, очень низменная, как в пропасти. А поперек, примерно на половину города от стены Булак и до самой нижней части города — довольно большой ров. Вообще же, город немалый, чуть меньше Вильны.
Помнится мне, что часа четыре или больше этой описываемой битвы ушло на захват стен со всех сторон и резню в крепости. А когда увидели басурманы, что мало осталось христианского войска, едва ли не все набросились на добычу — говорят, что многие по два и по три раза уходили в станы с добычей и возвращались снова, пока храбрые воины непрерывно сражались, — и когда увидели басурманы, что измучены уже храбрые воины, стали они упорно наступать, направляя удары против них. А когда увидели упомянутые корыстолюбцы, что, сражаясь с басурманами, наши вынужденно и шаг за шагом отступают, в такое тотчас ударились они бегство, что многие не нашли и ворот, и большинство вместе с добычей бросалось со стен, а иные побросали и добычу, крича: «Секут! Секут!» Но с Божьей благодатью не сокрушили татары храбрых сердцем. Хоть и было очень трудно на нашем краю от напора басурман — за время между нашим входом и выходом из крепости убито было в моем полку девяносто восемь храбрых мужей, не считая раненых, — но все же с Божьей благодатью выстояли мы на нашем краю против них недвижно. А на другом упомянутом краю наши продвинулись лишь чуть-чуть из-за весьма значительного, как мы говорили, напора неприятеля. Дали они о себе весть нашему царю и всем советникам ... Мудрые и опытные его сенаторы, видя это, распорядились воздвигнуть большую христианскую хоругвь у городских ворот, называемых Царскими, и самого царя, взяв за узду коня его ... у хоругви поставили: были ведь между теми сенаторами кое-какие мужи в возрасте наших отцов, состарившиеся в добрых делах и в военных предприятиях. И тотчас приказали они примерно половине большого царского полка, в котором было более двадцати тысяч отборных воинов, сойти с коней, то же приказали они не только детям своим и родственникам, но и самих их половина, сойдя с коней, устремилась в город на помощь усталым тем воинам.
И когда внезапно появилось в городе так много свежего войска, облаченного в сияющие доспехи, сразу начал отступать назад царь казанский со всем своим воинством, хотя оборонялись они упорно. А наши, наступая упорно и неотвратимо, рубились с ними. И когда загнали их к мечетям, которые стоят у царского двора, вышли тут навстречу их абазы и сеиды и муллы с главным их епископом, а на их языке великим ансари или эмиром, по имени Кулшерифмулла, и бились с нашими так упорно, что погибли все до одного. А царь со всеми уцелевшими заперся на своем дворе и стал упорно обороняться, сопротивляясь еще часа полтора. Видя, однако, что им не спастись, свели они в одну сторону своих жен и детей в красивых и нарядных одеждах, около десяти тысяч, и поставили их в одном краю большого царского двора, о котором уже была речь, надеясь, что польстится христианское войско на их красоту и оставит им жизнь. Сами же татары со своим царем собрались в другом углу и задумали не даться живыми в руки, только бы царя сохранить живым. И устремились они от царского двора в нижнюю часть города к самым нижним воротам, где я у царского двора стоял против них. Со мною уже не оставалось и полутораста воинов, а их было еще около десяти тысяч, но в узких улицах мы упорно сопротивлялись им, отступая и отбиваясь. А главное наше войско сильно теснило их с горы, в особенности задние ряды татарского полка, рубя и убивая. А мы с Божьей помощью едва тогда вышли с большим трудом из городских ворот. С большой горы упорно наступали наши и давили их, мы же стояли на другой стороне, сражались в воротах и не выпускали татар из города. Два христианских полка подоспели уже к нам на помощь. И при сильном напоре с горы так стиснулись татары в тесноте, что трупы их легли вровень с высокой башней, что была над воротами, так что идущие следом и сзади всходили на крепостную стену и на башню прямо по своим. И когда ввели они своего царя на башню, стали кричать и просить немного времени, чтобы потолковать, мы же, несколько притихнув, выслушали их просьбу. И вот что они тут сказали: «Пока, дескать, стоял юрт (юртом по-турецки обычно называется самостоятельное царство) и главный город, где был царский престол, до тех пор стояли мы насмерть за царя и отечество. Но теперь отдаем вам царя живым, ведите его к своему царю, а остатком выйдем мы в широкое поле испить с вами смертную чашу». И отдали они нам своего царя с одним корачем, самым большим у них, и с двумя имильдешами. Басурманское имя царю было Идигер, а тому князю — Зениеш. Отдали нам живого царя и тотчас в нас — стрелами, а мы — в них. Не пошли они воротами против нас, а тут же двинулись со стены прямо через реку Казань и хотели пробиться напротив моего стана через шанцы теми амбразурами, где стояли шесть больших пушек.
И тотчас ударили мы по ним из всех этих пушек. А они снялись оттуда и спустились берегом реки Казани вниз налево, на расстояние трех полетов стрелы к краю наших шанцев, остановились там и стали скидывать доспехи и разуваться, чтобы реку перейти. Оставалось их еще в полку тысяч шесть или немного меньше. Увидели мы это, и хоть было нас мало, добыли коней, за рекой у своих станов, и, сев на коней своих, быстро помчались на них и перерезали путь, которым хотели они уйти. Мы настигли их, когда не перешли они еще реку, но набралось нас мало против них, чуть больше двухсот коней: ведь очень быстро все это произошло, а все войско, что было по эту сторону города, было при царе, а почти все остальное было уже в городе. И вот они, перейдя вброд реку (а в том месте мелка была, на их счастье, река), стали строиться на самом берегу и облачаться в различные доспехи, уже готовые к битве; стрелы были почти у всякого и уже лежали на тетивах луков. И стали тут они уходить тихо от берега: построили чело немалое, за которым вместе двигались, густо столпившись и растянувшись, если прикинуть на глаз, на два больших полета стрелы. Смотрело с крепостной стены и с царского дворца бесчисленное множество христианского войска, а помощи нам оказать не могли из-за большой высоты и очень крутого берега.
Немного отпустили мы их от берега, еще и задний конец их не вышел из реки, и тогда ударили на них, собираясь разрезать и смешать построение их отрядов. Прошу я, пусть не подумают обо мне, что по безумию я сам себя хвалю! Истинную правду говорю я и не скрываю духа храбрости, данного и дарованного мне Богом; к тому же и конь у меня был очень резвый и добрый. Впереди всех врезался я в басурманский тот полк, и помню, что трижды во время сечи упирался во врагов мой конь, а в четвертый раз, тяжко раненный, повалился вместе со мною посреди них. И потом уже дальнейшего не помню из-за тяжелых ран. Очнулся я, видимо, скоро и увидел над собою двух слуг своих и двух каких-то воинов царских: стоят и плачут, и рыдают, как над мертвецом. Сам же я, вижу, лежу повержен, покрыт многими ранами, но жив, потому что был на мне праотеческий доспех очень прочный, но важнее, что благоволила ко мне благодать Христа моего, заповедавшего ангелам своим, чтоб охраняли меня, недостойного, на всех путях. Потом уже, позже, узнал я, что все эти благородные, которых собралось, было, сотни три и которые обещались и пошли, было, вместе со мною, чтоб напасть на врага, лишь потерлись слегка возле вражеского полка, а в бой не вступили. Потому вроде, что некоторых из передовых татары тяжело ранили, подпустив близко к себе, или, скорее, потому, что испугались глубины полка. Только возвратились они и, наезжая и топча, стали рубить с тылу басурманский полк. А чело полка беспрепятственно прошло широкий луг к большому болоту, где конным не пройти, а дальше, за болотом, большой лес.
Говорят, что после подоспел он, мой брат, о котором я говорил уже, что первым он взошел на крепостную стену. Вроде бы еще посреди луга застал он их и врезался в чело полка на всем скаку, отпустив конские поводья, так мужественно, так храбро, что и поверить трудно. Все говорили, что вроде как дважды проехал он посреди татар, рубя их и на коне крутясь посреди них. А когда в третий раз врезался он в них, помогал ему какой-то благородный воин, и вместе били они басурман. Все это видели со стен и удивлялись, а те, кто не знал о сдаче царя, думали, что то казанский царь между них ездит. Он был так изранен, что в ногах было по пяти стрел помимо других ран. Но благодатью Божьей жизнь его была сохранена, поскольку был на нем весьма крепкий доспех. И был он такого мужественного сердца, что когда изранили под ним коня так, что и двинуться тот не мог, увидел другого коня, шедшего в поводу у одного слуги царского брата, и выпросил его и, забыв, а вернее, пренебрегая жестокими ранами, снова нагнал басурманский полк и рубил его вместе с другими воинами до самого болота. Действительно, был у меня брат так храбр, мужествен, такого доброго нрава, кроме того, так умен, что во всем христианском войске не было храбрее и лучше его... умер он потом, на другой год, как кажется, от тех жестоких ран.
- Собачий изменник Андрей Михайлович Курбский

Voyage pittoresque et archéologique en Russie: exécuté en 1839 sous la direction de M. Anatole de Démidoff. Гравюра: André Durand.
Вероятно, руины мечети и минарет, примыкавшие к Северному мавзолею Булгарского городища. Или нет.

[Волхвы} же сказали, что "они держат запасы, и если истребим их, будет изобилие; если же хочешь, мы перед тобою вынем жито, или рыбу, или что другое".
Янь [сборщик дани киевского князя Святослава Ярославича] же сказал: "Поистине ложь это; сотворил Бог человека из земли, составлен он из костей и жил кровяных, нет в нем больше ничего, никто ничего не знает, один только Бог знает".
Они же сказали: "Мы знаем, как человек сотворен".
Он же спросил: "Как?"
Они же отвечали: "Бог мылся в бане и вспотел, отерся ветошкой и бросил ее с небес на землю. И заспорил сатана с Богом, кому из нее сотворить человека. И сотворил дьявол человека, а Бог душу в него вложил. Вот почему, если умрет человек, - в землю идет тело, а душа к Богу".
Сказал им Янь: "Поистине прельстил вас бес; какому богу веруете?".
Те же ответили: "Антихристу!".
Он же сказал им: "Где же он?".
Они же сказали: "Сидит в бездне".
Сказал им Янь: "Какой это бог, коли сидит в бездне? Это бес, а Бог на небесах, восседает на престоле, славимый ангелами, которые предстоят ему со страхом и не могут на него взглянуть. Один из ангелов был свергнут - тот, кого вы называете антихристом; низвергнут был он с небес за высокомерие свое и теперь в бездне, как вы и говорите; ожидает он, когда сойдет с неба Бог. Этого антихриста Бог свяжет узами и посадит в бездну, схватив его вместе со слугами его и теми, кто в него верует. Вам же и здесь принять муку от меня, а по смерти - там".
Те же сказали: "Говорят нам боги: не можешь нам сделать ничего!".
Он же сказал им: "Лгут вам боги".
Они же ответили: "Мы станем перед Святославом, а ты не можешь ничего нам сделать".
Янь же повелел бить их и выдергивать им бороды. Когда их били и выдирали расщепом бороды, спросил их Янь: "Что же вам молвят боги?".
Они же ответили: "Стать нам перед Святославом".
И повелел Янь вложить рубли в уста им и привязать их к мачте и пустил их перед собою в ладье, а сам пошел за ними. Остановились на устье Шексны, и сказал им Янь: "Что же вам теперь боги молвят?".
Они же сказали: "Так нам боги молвят: не быть нам живым от тебя".
И сказал им Янь: "Вот это-то они вам правду поведали".
Волхвы же ответили: "Но если нас пустишь, много тебе добра будет; если же нас погубишь, много печали примешь и зла".
Он же сказал им: "Если вас пущу, то плохо мне будет от Бога, если же вас погублю, то будет мне награда". И сказал Янь гребцам: "У кого из вас кто из родни убит ими?". Они же ответили: "У меня мать, у того сестра, у другого дочь". Он же сказал им: "Мстите за своих". Они же, схватив, убили их и повесили на дубе: так отмщение получили они от Бога по правде!
Когда же Янь отправился домой, то на другую же ночь медведь взобрался, загрыз их и съел.
ПВЛ (1071)

7:20 Галина Пугаченкова о среднеазиатской античности.

и его отец:

В Чикаго этой зимой бомжует примерно 82 тысячи человек.
При этом Чикаго далеко не самый бомжотный город США; Нью-Йорк, Вашингтон и Лос-Анджелес намного хуже.

Стандартная советская версия:

Играй топор любимая!

История ликвидации линий и ответвлений надземного метро в Чикаго: http://forgottenchicago.com/features/remnants-of-the-l/